Неточные совпадения
Приготовь поскорее комнату для
важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше;
скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб.
Какой из этих двух вариантов заслуживает большего доверия — решить трудно; но справедливость требует
сказать, что атрофирование столь
важного органа, как голова, едва ли могло совершиться в такое короткое время.
— Ну полно, Саша, не сердись! —
сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими
важными Русскими, приехавшими в коляске.
— Ну, Костя, теперь надо решить, —
сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, —
важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь, что ты не изъявишь согласия.
Вронский
сказал Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь
важное, не посоветовавшись с нею.
Ему было радостно думать, что и в столь
важном жизненном деле никто не в состоянии будет
сказать, что он не поступил сообразно с правилами той религии, которой знамя он всегда держал высоко среди общего охлаждения и равнодушия.
— Ах, многое
важнее, — отвечала Варенька, не зная, что
сказать. Но в это время из окна послышался голос княгини...
— Но
скажите, пожалуйста, я никогда не могла понять, —
сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее
важнее, чем бы следовало. —
Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке? Я мало встречала их. Что это такое?
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [
важной дамы,] —
сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое
важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете,
скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел
сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде для него очень
важные, как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса.
Она была удивлена, когда на вопрос ее: имею ли я ей
сказать что-нибудь особенно
важное? — я отвечал, что желаю ей быть счастливой и прочее.
Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я привык к этим взглядам; но некогда они составляли мое блаженство. Княгиня усадила дочь за фортепьяно; все просили ее спеть что-нибудь, — я молчал и, пользуясь суматохой, отошел к окну с Верой, которая мне хотела
сказать что-то очень
важное для нас обоих… Вышло — вздор…
— Улинька! Павел Иванович сейчас
сказал преинтересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он занимается довольно
важным делом: историей генералов двенадцатого года.
«Мой секундант? —
сказал Евгений, —
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое;
Хоть человек он неизвестный,
Но уж, конечно, малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — «Начнем, пожалуй», —
Сказал Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в
важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
Девушка эта была la belle Flamande, про которую писала maman и которая впоследствии играла такую
важную роль в жизни всего нашего семейства. Как только мы вошли, она отняла одну руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота, потом шепотом
сказала: «В забытьи».
— Сейчас, сейчас, батюшка, —
сказала Наталья Савишна, торопливо понюхала табаку и скорыми шажками пошла к сундуку. Последние следы печали, произведенной нашим разговором, исчезли, когда она принялась за свою обязанность, которую считала весьма
важною.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в
важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я
скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово только дайте нам
сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое
важное, что не можно
сказать, какое
важное!
Ну-с, так я вам теперь, родимый мой, всю подробную правду
скажу насчет того то есть частного случая-то: действительность и натура, сударь вы мой, есть
важная вещь и ух как иногда самый прозорливейший расчет подсекают!
— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего
сказать: все приемы такие
важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел величиною с пятак, а на другой персона его.
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то
важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин
сказал...
— Да, это
важное преступление, —
сказала она робко и тихо, — надевать разные чулки.
— Это такое
важное дело, Марья Егоровна, — подумавши, с достоинством
сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, — что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфенькой. Хотя девочки мои из повиновения моего не выходят, но все я принуждать их не могу…
— Разве я тебе не говорила? Это председатель палаты,
важный человек: солидный, умный, молчит все; а если
скажет, даром слов не тратит. Его все боятся в городе: что он
сказал, то и свято. Ты приласкайся к нему: он любит пожурить…
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга
важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не
сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не
важные преступления, —
сказал Райский, — а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли в сумасшедший дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я пустили вас, а ведь это
важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
Там хороша ли эта честь и верен ли долг — это вопрос второй; но
важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно
важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так
сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет все ничего не выходит.
Третьего дня оба миссионера явились в белых холстинных шляпах, в белых галстухах и в черных фраках, очень серьезные, и
сказали, что они имеют сообщить что-то
важное.
— Очень
важное, —
сказали ему.
Дорогой адмирал послал
сказать начальнику города, что он желает видеть его у себя и удивляется, что тот не хочет показаться. Велено прибавить, что мы пойдем сами в замок видеть их двор. Это очень подействовало. Чиновник, или секретарь начальника, отвечал, что если мы имеем
сказать что-нибудь
важное, так он, пожалуй, и приедет.
«Тщеславие, честолюбие и корысть», конечно,
важные пороки, если опять-таки не посмотреть за детьми и дать усилиться злу; между тем эти же пороки, как их называет автор, могут, при разумном воспитании, повести к земледельческой, мануфактурной и промышленной деятельности, которую даже без них, если правду
сказать, и не привьешь к краю.
Но всего
важнее был ему подарок, когда, уходя, послали
сказать, что идем не в Едо.
Вы только намереваетесь
сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно
важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного в сторону, а одно ухо к вам; лицо все, особенно лоб, собирается у него в складки, губы кривятся на сторону, глаза устремляются к потолку.
Еще издали завидел я, у ворот стояли, опершись на длинные бамбуковые посохи, жители; между ними, с
важной осанкой, с задумчивыми, серьезными лицами, в широких, простых, но чистых халатах с широким поясом, виделись — совестно и
сказать «старики», непременно
скажешь «старцы», с длинными седыми бородами, с зачесанными кверху и собранными в пучок на маковке волосами.
И нас губернатор хотел принять с таким, с такою… глупостью, следовало бы
сказать, с гордостью,
скажу учтивее; а теперь четыре
важные японские сановника сами едут к нам в гости!
Но это все неважное: где же
важное? А вот: 9-го октября, после обеда,
сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает
сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Но тут же он почувствовал, что теперь, сейчас, совершается нечто самое
важное в его душе, что его внутренняя жизнь стоит в эту минуту как бы на колеблющихся весах, которые малейшим усилием могут быть перетянуты в ту или другую сторону. И он сделал это усилие, призывая того Бога, которого он вчера почуял в своей душе, и Бог тут же отозвался в нем. Он решил сейчас
сказать ей всё.
Уезжая, она
сказала ему, что всегда готова служить ему чем может, и просила его приехать к ней завтра вечером непременно, хоть на минуту, в театр, что ей нужно еще поговорить с ним об одной
важной вещи.
— Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, —
сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания
важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
Если же он и говорил их, то он занимал такое
важное, первенствующее положение, что какую бы глупость он ни
сказал, ее принимали за умные речи.
— Дурак! — не мог удержаться не
сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень
важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
— Нет, я постараюсь видеться с вами еще, где бы можно переговорить, и тогда
скажу очень
важное, что нужно
сказать вам, —
сказал Нехлюдов.
— Да, случилось, —
сказал он, желая быть правдивым, — и странное, необыкновенное и
важное событие.
— Нет, для вас радость не велика, а вот вы сначала посоветуйтесь с Константином Васильичем, — что он
скажет вам, а я подожду. Дело очень
важное, и вы не знаете меня. А пока я познакомлю вас, с кем нам придется иметь дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе, а табачком врозь.
Все молча остановились у большого камня. Алеша посмотрел, и целая картина того, что Снегирев рассказывал когда-то об Илюшечке, как тот, плача и обнимая отца, восклицал: «Папочка, папочка, как он унизил тебя!» — разом представилась его воспоминанию. Что-то как бы сотряслось в его душе. Он с серьезным и
важным видом обвел глазами все эти милые, светлые лица школьников, Илюшиных товарищей, и вдруг
сказал им...
Затем предоставлено было слово самому подсудимому. Митя встал, но
сказал немного. Он был страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в залу, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то очень
важному, чего он прежде не понимал. Голос его ослабел, он уже не кричал, как давеча. В словах его послышалось что-то новое, смирившееся, побежденное и приникшее.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что
сказать и что то, что он
скажет сейчас, есть и самое
важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем не тем, которым говорил до сих пор.
— Да, — сознался Митя. — Она сегодня утром не придет, — робко посмотрел он на брата. — Она придет только вечером. Как только я ей вчера
сказал, что Катя орудует, смолчала; а губы скривились. Прошептала только: «Пусть ее!» Поняла, что
важное. Я не посмел пытать дальше. Понимает ведь уж, кажется, теперь, что та любит не меня, а Ивана?
Это именно вот в таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку сделал, очень
важную: я вдруг и
скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.